У Ивана умерли родители. Погибли. Врачи сказали — чума. Название звучало странно. Полузнакомо и страшно. Чёрными сухими лентами трепетало в сознании. Чёрными горячими сухими лентами. С привкусом песка. Умершего песка пустыни. С запахом горячего ветра, веющего над бесконечными барханами, в которых до сих пор лежат кости, многие столетия назад убитых чумой. Чума… Название болезни из названия в сознании Ивана превратилось в имя. Имя чудовища, никого не жалеющего и убивающего просто так. И в этот раз возникшего из небытия и убившего его родителей. Под Новый год…
Перед боем курантов мама и папа готовили, накрывали на стол… Иван им помогал… Смех, шутки…
А потом они умерли. От чумы. Так сказали врачи. Но Иван знал — родителей убили. Убило чудовище с сухим хрустящим именем, чёрной прозрачной тенью возникшее на краю сознания. Он видел фигуру, прикоснувшуюся к отцу и матери. Текучую фигуру с длинными лентами… в волосах? ...или на одежде? Без лица — она ни разу не повернулась к Ивану лицом, вихрем кружась по квартире. И родители… родители сгорели. Быстро. И страшно…
Квартира стала пустой — Иван не смог жить в ней один.
Я часто заходила к Ваньке. Смешливый паренёк, с которым всегда можно поболтать обо всём на свете, выпить чаю с домашним печеньем после институтских пар. Да что уж говорить — у нас была общая длинная история. Мы и на ролевые игры ездили в месте. И по заброшкам лазили. И на рыцарские фестивали, где он сражался своим любимым мечом во славу… А не знаю, в честь кого он поднимал меч. Слишком часто менялись его увлечения. Но меня он страховал всегда и везде. Был почти ангелом-хранителем. Кажется, так его первой назвала моя мама. Когда он успел поймать меня в очередном заброшенном и оттого ужасно привлекательном здании. Доска подо мной хрустнула и я начала падать. А он успел. Вцепился в меня и дёрнул, кричащую и ничего не соображающую, назад. Далеко вниз упал пнутый мною камешек. В черноту… Туда, куда не достал даже свет его мощного фонарика…
А потом… Ванька изменился. Умерли его родители. Заболели и умерли. Вдвоём. Я выпытала у него диагноз. Чума. От чумы? Такого ведь сейчас не бывает! Чёрное слово. Тоскливое и средневековое… И Ванька стал чёрным. Из светящегося и распространяющего кипящую деятельную энергию он стал чёрным. Перестал улыбаться. И ушёл в себя.
Мы продолжали общаться. Но всё чаще он прямо во время беседы отключался, уходил куда-то туда взглядом и мыслями. И… Наверное, мне показалось, но он стал избегать выходов на улицу поздним вечером. То подготовка к занятиям. То уборка. Ванька-то, который часто в институте выезжал «на авось» и ненавидел мыть пол? Прямо он не говорил, но закончились и наши вечерне-ночные прогулки — в то время, когда прохожих на улицах становится всё меньше, все кошки превращаются в серых со светящимися глазами, а фонари добродушно-ласково, словно с понимающими улыбками, подмигивают вслед.
Ванька словно ко всему потерял интерес, хотя многие старались его растормошить. У него было много друзей. И все — каждый на свой лад — пытались его отвлечь. Приглашения на дни рождения, тусовки, в кино. Иногда мне казалось, что вот-вот — и получится. Ванька загорался, вспыхивал изнутри былой радостью, но вскоре снова задумывался и уходил туда. Куда-то, куда не пускал никого.
А ещё я думала, что он перестанет снимать комнату и переедет в квартиру родителей. Не так уж много он зарабатывал. Но… Та квартира так и осталась пустой. Все думали, что Ванька как её закрыл после похорон, так и не переступал порога. И я думала так же.
Однажды так случилось, что он посреди всеобщего веселья вдруг засобирался куда-то. Ну а я решила прицепиться и не отпускать одного — мало ли у него какие мысли. Идею о суициде я постаралась отмести, однако проследить не помешало бы. Слишком внезапно и с мрачным видом, молча, он сорвался.
Я следовала за ним по улицам, периодически переходя на бег. Он шёл целеустремлённо и не только меня, но и никого вокруг вообще не замечал, явно огибая прохожих и пропуская их на неком автопилоте. Странно, но таким образом мы пришли к дому его родителей. Я вошла в лифт вместе с ним и тут Ванька меня заметил. Поднял взгляд, попытался улыбнуться и сник. На его этаж мы доехали молча.
Ванька открывает дверь. Щёлкает выключателем. Разбитые окна. Валяющиеся на полу обрывки бумаги. Разгром. Словно… В мозгу возник образ сражающихся воинов, плавно перетёкший в видение одного, молнией кружащегося по квартире и крушащего всё, рубящего мечом и топчущего ногами. Характерные отметины… И шорох. Песок, засыпавший пол. Странно. Откуда тут песок? Ванька отшатывается и быстро поворачивает ключ в замке. В обоих замках. И тянет меня за руку прочь. В лифт. Из дома. На улицу.
Во дворе я на секунду упёрлась — Ванька тащил, как на буксире — и подняла взгляд. Вроде бы в окне мелькнуло что-то. В окне квартиры… Наверное, мне показалось. И окна целые… Бред какой-то.
«Потом», - только и сказал мой лучший друг, вцепившись в мою кисть и затаскивая в автобус.
И уже в его комнатке я услышала. Всё. И сразу. О видениях. О ночном шёпоте. О фигуре из лент и пустынном песке. О чёрно-призрачной тени. И её имени… И вот тут мне стало страшно.
А она… Она очень долго бродила в одиночестве. Появлялась то тут, то там. Но всё реже и реже. От её улыбки бледнели самые храбрые. Её одеяния копировали самые жестокие. Во славу неё полыхали костры — костры, в которые превращались целые города. Ей возносили почести, опускаясь на колени перед теми, к кому она прикоснулась. Но те, кого она забрала к себе, больше не улыбались. Они сгорали в пламени костров, рассыпаясь пеплом. Тёплым пеплом. В горячих кострах, так греющих её среди тоскливых одиноких вечеров в бесконечной темноте.
Скучно. Бесконечная скука накрывала и закутывала всё больше и больше её в своё безразмерное покрывало. Всё меньше костров. Всё меньше дрожащих при виде неё. Скучно…
И она уснула.
Проснулась. Окружающее изменилось. Она жадно принюхалась к искрящемуся веселью и потянулась. Её голод и чёрная тоска погасили сверкающие искорки. Насовсем. Но ей было мало. Рядом был ещё кто-то. Но он исчез. Куда-то ушёл. Ничего. Можно и подождать. Они всегда и все возвращаются. И поклоняются ей. И чем дольше ожидание — тем интересней. А ей было скучно. Может быть, стоит поиграть?
И она нашла этого «кого-то» и дала увидеть себя. Тёплым вечером, полным заблудившихся в бесконечном небе равнодушных звёзд. В компании таких же, как он. Улыбнулась ему. Прошептала одинокой ночью историю, навеянную древними песками. Да, она любила сплетать полотна из шуршания песка, вздохов ветра, холодных звёздных лучей… Игра становилась всё интереснее!
Увы, она знала, чем всё закончится…
И вот — день рождения Ваньки. Вопреки общим предположениям, Ванька решил собрать всех друзей. И, что ещё неожиданней, в пустующей квартире родителей. Многие помнили, что родители Ваньки умерли под Новый год — через два месяца после дня рождения Ваньки. Но очень надеялись, что праздник его отвлечёт. Поэтому вечер конца октября все постарались сделать максимально весёлым и шумным.
Признаться, я почти с ужасом переступила порог квартиры родителей именинника. Я даже немного опоздала, чтобы точно быть не первой. Но помещение выглядело совершенно обычно. Никаких следов запустения. Окна целы и беспорядка не видно. Да, нежилое. Да, спешно прибранное к приходу гостей. И никаких странных шорохов с привкусом могильной пыли и песка.
Толпа народа. Столы сдвинуты буквой «Г», повёрнутой налево, у окна. Я села внутрь «буквенного» изгиба. Рядом, слева от меня, плюхнулся встретивший последних дошедших Ванька. Было шумно. А ещё мне стало приятно, что виновник торжества уселся рядом и был на редкость живым и общительным. Обалдеть, но он даже сыпал анекдотами! Я радовалась.
И тут, посреди очередного анекдота, меня кто-то схватил когтистой рукой за колено. Я заорала. Все на секунду замолчали. Прикосновение исчезло. Но зато напротив меня появилась худая девушка. Чёрные, вьющиеся мелкими кудряшками пышные волосы до плеч, тёмные глаза. Тонкие брови. Неяркая. Обычная. Вся в чёрном. И смотрит на Ваньку. Он замер. Девушка улыбнулась и глаза её, казалось, замерцали багровыми искорками. Словно отсветы пламени костров вдалеке…
А Ванька… Взял и поцеловал её.
Иван умолк на полуслове. Он увидел её. Так близко. Она сидела и смотрела на него. Иван знал, что сейчас она убьёт всех, словно кто-то прошептал ему это на ухо. Друзей… Зачем он их позвал? Словно думал, что может убежать ото всего. Как он ошибся…
И тогда Иван потянулся через узкий стол и поцеловал её. Тёплый шорох песка. Шепоток летнего ветра. Ровное тепло. И — бесконечное удивление в тёмных глазах, в которых гаснет багровое зарево.
Она никогда не оставляла в живых увидевших её. Бесконечное одиночество и холодная злость, тающие только в пламени костров. Но никто и никогда не целовал её. Он думал о смерти? Какие они все глупые. Хотя сначала он был прав.
Одиночество хуже смерти.
И ещё ему понравились её истории. У неё никогда не было слушателей.
Lighty
21.04.2016
